А Хлестаков-то голый: первая премьера СТИ
Первой премьерой сезона в СТИ у Сергея Женовача стала бессмертная комедия Николая Гоголя «Ревизор», переименованная здесь в «Лабарданс». Рыбка такая, какой потчевали чиновники завравшегося и хмельного Хлестакова. А публику, пришедшую в СТИ, угощают супчиком. С него-то и начинается погружение в атмосферу спектакля, который может стать хитом сезона. Но тут лучше все по порядку.
Сцена из спектакля. Фото: Александр Иванишин
В театре на улице Станиславского публику действительно встречают горячим супом, что в холодный день ноября как нельзя кстати. Такова традиция театрального Дома Женовача — гастрономическим способом погружать зрителя в атмосферу спектакля. Вспомним про горячую картошечку перед началом «Реки Потудань» или разливное вино из бочки в «Заповеднике». Про селедочку на черном хлебушке с огурчиком да под водочку в «Москва—Петушки» лучше и не вспоминать — слюнки потекут. Впрочем, на «Лабардансе» публика, угощаясь наваристым минестроне, не подозревает, что ее ждет в зале. А там…
А там за легким белым занавесом с двумя обращенными друг к другу профилями Пушкина и Гоголя и цитатой: «Ну что, брат Пушкин?» — «Да так как-то…» — раздаются вожделенные стоны. Не иначе как коллективно вкушают? Или срам какой в культурном заведении? Правда откроется, как только падет занавеска и представит нам картину, достойную кисти какого-нибудь Рубенса — бело-розовые тела, мужские и женские, возлежат, сидят или стоят парами и группами. Не все тучные, но все едва прикрытые простынями. И выражения лиц у них благостные, не без порока. Женовач ли, приверженец высокого духа, изобразил нам такую плотскую, почти грешную сцену? Он, он, не сомневайтесь. Дальнейшее только подтвердит сей факт.
Да, режиссер, прежде следовавший букве литературного текста или пьесы как закону и не допускавший в своих постановках перемен времени и места, на этот раз поступил радикальнее любого своего коллеги-радикала. Гоголевских персонажей он а) раздел до… и б) отправил… в баню. Как будто, начитавшись Гоголя, в сердцах воскликнул: «Да шли бы вы все в баню!». Они и пошли — чиновники уездного города N, всякие там Ляпкины-Тяпкины с Земляниками, Бобчинскими и Добчинскими.
Причем, замечу, не в русскую баню пошли, а в римские, где все как положено — мрамор на стенах, полу, в бассейне. Квадратный такой бассейнчик с бортиками по центру и, что характерно, не условный, а емкий, полный воды. И в нем по грудь сидят уважаемые люди, отцы города, отдыхающие от служебных забот. А тут городничий является — вылитый патриций с белой простыней через плечо — и говорит. Нет, сначала он рычит, как зверь, зыркая глазами на купальщиков, а только потом говорит: «К нам едет ревизор!» — «Как ревизор?» «Какой ревизор?»… Ну а дальше вы еще со школы знаете, что да как было и чем дело кончилось.
Погружая своих героев в водную среду, Женовач ничего у Гоголя не изменил — ни текста у персонажей, ни их характеристик. Как театральный шулер, не тасовал местами действия, разве что промахнул второе — в трактире, где проигравшийся в пух и прах Хлестаков погибает от голода и где его находит городничий Сквозник-Дмухановский. А все остальные сцены… вот как написаны у Николая Васильевича, так Сергеем Васильевичем и сохранены. И еще гоголевские черновики присовокупил.
Режиссер не пытается постановкой очередного «Ревизора» на отечественной сцене потрясти публику открытием новых, неведомых смыслов. Что ж тут открывать после Гоголя, без малого 200 лет назад объяснившего, что в своем «Ревизоре» хотел высмеять «все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем». А Женовач, который по природе своей чужд провокации и эпатажа, водой и обнажением до боли выпукло показал это самое дурное и, увы, невыводимое, как родимые пятна. И никакое хирургическое вмешательство типа борьбы с коррупцией, открытия бесконечных уголовных дел и посадок чиновников да бизнесменов в России не помогает. А поможет ли? Как знать.
В России, да и в мире, мало что меняется — люди как гибли за металл, так и гибнут. Меняется форма, что, собственно, явлено в «Лабардансе». Баня из места телесного досуга становится местом принятия государственных или бизнес-решений. А что, попарились свои люди в баньке, смотришь, и дело сладилось, и выгода получена. Ни для кого не секрет, что в баню, где собирались еще советские начальники, артистов подгоняли, чтобы тем париться и мыться не скучно было. Впрочем, со сменой политического строя привычки, думаю, не изменились.
Но у Женовача критические оценки подчинены прежде всего художественным задачам. Выбранное им место действия на протяжении двух актов не меняется. В римских банях у него и присутственные места, и дом городничего. Сценографическая статичность спектакль драматический переводит в оперный, хотя в бассейне никто не поет. И поэтому совсем не случайно четыре из пяти действий комедии сопровождает именно оперная музыка — Гендель, Безе, Оффенбах. Хор пленных иудеев из «Набукко» Джузеппе Верди величаво звучит в третьем действии в сцене, когда захмелевшего от приема в богоугодных заведениях и от собственного вранья Хлестакова выносят на руках, как на распятии, и погружают в бассейн. Полный лабарданс! С таким выходом и торжественным омовением анекдот с Хлестаковым уже не анекдот, а обобщение, образ, отсылающий в любое время — хоть смуты, хоть перестройки. В которых любой ловкий и небесталанный проходимец мог стать всем.
Вода, пар над ней, погружение от чувств или страха наказания, выныривание и снова погружение — вот в таких условиях женовачи осваивают Гоголя. Лихо получается. Здесь вода брызгами, россыпью над обнаженными телами или нахальными струйками изо рта добавляют в действие и в игру что-то особенное: мокрое дело городничего, подмоченная репутация чиновников, страсти, рожденные на глубине, и так далее — богат метафорический ряд от задумки Женовача и его постоянного художника Александра Боровского.
Надо сказать, что играть в воде — это не новость для театра вообще: история помнит спектакли, где артисты мокли под дождем, ходили в воде по щиколотку или по колено. У Льва Додина в «Платонове» по Чехову, помнится, артисты под звуки джаза то и дело ныряли в лохань. Но вода в театре коварна и, использованная лишь одной оригинальности ради, может отомстить. А что говорить про обнажение, которое вызывает скуку. Но в «Лабардансе» у Женовача и вода, и артисты, то и дело сверкающие пятыми точками, — все к месту.
Более того, обнаженная натура, которую сцена предательски укрупняет, здесь (вот удивительно) смотрится органичнее мундиров с накладными животами, клееных носов и париков в кудельках. И уж тем более надоевших в театре офисных костюмов — Гоголь же на все времена. А тут чиновник в чем мать родила, какой есть. И артисту не за что спрятаться — какой есть.
И вот тут сценическая обнаженка и полуобнаженка — как голая правда о профессионализме. Или зритель видит только несовершенное тело артиста/артистки, или его персонаж. В «Лабардансе» для меня персонажами остались Хлестаков в исполнении Никиты Исаченкова (его Иван Александрович точно в мороке, от которого не может очнуться даже в воде), городничий Дмитрия Липинского, конкретный такой, по понятиям, но не урка. Прекрасная женская пара семейства городничего — особенно Варвара Насонова и Виктория Воробьева. А среди плавучих чиновников выделила бы Вячеслава Евлантьева (Земляника), Александра Антипенко (Ляпкин-Тяпкин) и Нодара Сирадзе (Христиан Иванович). Удивительно трогательный Держиморда, не оправдывающий фамилию своей детской фактурой (Глеб Пускепалис).
Но первая мысль при виде барахтающихся в воде артистов все-таки сострадательного свойства: «Не холодно им в воде сидеть три часа? На сцене же всегда сквозняки». Но в антракте мне пояснили: здесь все продумано — от постоянного подогрева воды до махровых халатов, с которыми артистов тут же встречают за кулисами. И с практической точки зрения очень выгодный этот «Лабарданс» — артист всегда будет чист.
Источник: mk.ru
